Размышления не у парадного подъезда
Свет вечернего солнца, проникающего через окно в комнате, играл на белом инее, тут и там покрывавшем перья Терракса. Вот, фаррак уселся в кресло и стал набивать трубку; на миг замерцали перья маленькими сверкающими точками, крошечными брильянтами, как и положено чистейшему снегу. Впрочем, игра света была мимолетна, как хорошее настроение Аль-Кхари. Новоявленный аурей с отстраненным видом зажал мундштук в клюве. Белый дым вскоре стал вырываться облаками из его ноздрей, и начал повисать в воздухе комнаты. Ему нужно было многое осмыслить.
Он думал об изменениях, произошедших с ним после того, как он испил чашу с кровью Вескара. Он стал сильнее – гораздо сильнее, он это чувствовал. Помимо крепости физического тела, он впервые в жизни почувствовал искру магического таланта. Вот, значит, каково это, вот что чувствуют неллаи, аглане, инеллы, арины… Но кроме положительных аспектов, было и другое. Прямо сейчас, хотя Князь-Основатель был далеко, он ощущал в душе крошечную ледяную занозу, готовую в любой момент превратиться в Великий Хлад. Правое крыло не зажило, и от занозы в душе иногда будто доносился порыв холодного ветра, от которого рана немного поднывала. Похоже, с этой болезненностью придется жить дальше. По крайней мере, он, кажется, смог приспособить свои техники фехтования так, чтобы меньше напрягать руку. Кроме того, были и другие трансформации…
Исирис сказала ему, что раз он стал ауреем, то теперь же не будет чувствовать – испытывать «любовь, сострадание, надежду». Впрочем, Терракс был уверен, что чувствовал грусть по погибшим кузенам, затаенную ярость по отношению к инеллам, готовую вновь поднять голову, как только твари с душами столь же черными, как их ногти, покажутся ему на глаза, ощущал свой долг перед Айни и товарищами. Аурей вынул трубку из клюва, выдул большую струю дыма. Однако же… Исирис… И то, что сказала ему Айни перед тем, как он пришел сюда… Теперь он…
Фаррак запрокинул голову. Из его глотки полились звуки – страшный, громкий, хриплый клёкот, будто он подавился костью. Но нет, это Терракс просто заходился хохотом.
- Лысый… Падальщик! Побирун… даром… поражения! Мерзавец… Подкидыш… душегуб! Старый… извращенец! Два фаррака… Одного пера… Летают близко! Ты был… прав! Сын… кукушки! – прохрипел Аль-Кхари, задыхаясь от переполнявшего грудь холодного смеха.
Со всей кристальной ясностью Терракс осознал, что всю свою жизнь, ненавидя дядю за позорящее весь род пренебрежение фарракскими лебедицами в пользу неллайских лысых куриц, сам был извращенцем.
В Оре он видел отнюдь не только «эстетическую» красоту, о, нет. Исирис он тоже находил красивой не просто так. Сегодня, посетив агланок очередной раз перед приветствием Князя-Основателя, аурей заметил, что как будто какая-то искра, которая грела ему душу, пропала из красивых черт потомков Усердия и Любви. Впрочем, к счастью, он природнился к ним и без того, находил общение по крайней мере с Исирис весьма приятным. Странные мысли об Оре, посещавшие его больно часто и не всегда тогда, когда нужно, навязчивое желание массажа… Всё стало на свои места.
Терракс, крепко задумавшись, подцепил когтем кусочек тонко нарезанного сыра с тарелки на столе и отправил в клюв. Машинально перемалывая его, и перекатывая языком туда-сюда крошки, смакуя вкус, фаррак смирялся со своей природой – как бывшего себя, так и себя нового. Хорошо, он был извращенцем. Ну и что? Честь рода он не запятнал никаким действием. А теперь… Теперь он уже больше и не фаррак. Продолжить род Аль-Кхари он все равно не сможет, да и ладно, не наследник, лишь второй сын. И в целом, все эти обычаи на фоне происходящего казались суетой сует смертных, которые не знают настоящих проблем. Аглане спят с инеллами. Инеллы спят с неллаями. Неллаи спят со всеми, ну например, с герте, а кто с ними не хочет, тех заставляют, как аглан. Герте спят с иристами. Да какая, в сущности, разница, кто с кем спит? Куда важнее то, что касается окружающих Терракса, как он к ним относится, как они к нему.
Взять ту же Ору. Допустим, осмотреть его на предмет отравления она могла, просто испугавшись слов Почтенных. Но… массаж, трубка? В этом не было никакой необходимости. Даже при том, что он обращался с ней довольно… добро. Если хорошенько подумать… Хм-м-м… Как там говорится в одной неллайской поговорке? Ещё связана с профессией… А, да, два сапога – пара! Уж больно, кажется, охотно она делала массаж – будто сама получала что-то от этого. Ещё некоторые мелочи, накопившиеся за полгода... Да и в целом… Выходит, он ей нравился. Возможно, она сама этого ещё не очень понимает, как и сам Терракс не понимал, что она ему нравилась, пока не получил Дара Вескара.
Что же… Есть вещи, на которые не способен аурей. Исирис была права по крайней мере в одном – ему больше не испытать любви. По крайней мере, иной кроме отцовской. Но тем не менее, он всё ещё ощущал некоторую симпатию к Оре – может быть, чисто платоническую, или к её положению, или от легкого… сочувствия её чувствам к нему. В этом Терракс попробует разобраться потом. Возможность любоваться женской красотой, пусть и чисто эстетически, он также, кажется, сохранил. Может, определенную часть удовольствия от ласки он потерял, но ему было приятно обнимать друзей – вряд ли он совсем не сможет получать удовольствия от массажа или нежности. Быть может, он ещё не настолько отдалился от других смертных… Быть может, стоит попробовать… Впрочем, решать в итоге Оре. Он будет честен. Он будет честен.
Придя к некоему заключению для себя, Аль-Кхари закончил размышления по этому предмету, и стал ощущать что-то вроде легкой светлой грусти. Взглянув в окно, он пригляделся к горизонту. Солнце близилось к закату. Терракс обрел мир в одном отношении. Пора обретать в другом.
Быстро доклевав тарелку сыра и докурив табак, аурей вышел из комнаты и поднялся на крышу…
