Илая улаживала последние дела в столичном Культе Вечной Жизни и в замке Ден Антов. Она отдавала распоряжения служанкам и обсудила с Адариэль, как должно кормить и ухаживать за сыном, хотя это было необязательно, но ей хотелось принять в этом участие, словно оставить с ним свою волю. Она нашла годовалую темноволосую девочку и во время проповеди выдала её среди служителей культа за свою дочь, посадив рядом с Каллидом. Даже удочерила её в своём сердце, чтобы как можно меньше лгать. И не позволяла себе думать. Впрочем, дела должны были быть сделаны безукоризненно, однако совершенно не интересовали её.
Она взяла на руки маленького Каллида и коснулась его лица своим. Ребёнок невозмутимо спал. Еще не пришло его время вновь потрясти вселенную, а та, кто должна была бы ему помочь, была сейчас слишком далеко от брата. Кардинал прошлась с ним по комнате, слегка пританцовывая при качании ребёнка и медленно кружась. Она глухо стукала каблуками, напевая бессвязные слова, о юном принце, спасающем девочку из лап чудовища. О Луне, которая требует отдать ей первого сына. Илае казалось, что где-то поёт хор, что солнце, встающее за окном, играет балладную музыку и какие-то всадники на летящих конях мчатся по небу, размахивая мечами. Она видела огни магических вспышек и слышала звон металла. "Каким сильным воином ты станешь" - шептала она сыну и слёзы сами собой навёртывались у неё на глаза. Ведь об этом она мечтала, о сыне, которым будет гордиться. Но раньше она бы сказала ему, как много и упорно он должен идти к этой цели. "Старайся, сын. В академии я не пропустила ни одной тренировки". Как крепка должна быть его воля и убеждения. Как им надо следовать, несмотря на трудности. "Есть ли у этого пути сердце? Если есть, то это хороший путь; если нет, то от него никакого толку. Оба пути ведут в никуда, но у одного есть сердце, а у другого – нет. Один путь делает путешествие по нему радостным: сколько ни странствуешь – ты и твой путь нераздельны. Другой путь заставит тебя проклинать свою жизнь. Один путь дает тебе силы, другой – уничтожает тебя".
Зачем это всё перерождённому императору, который станет сильнее своей матери в первые три года жизни, сколько бы чужой силы она не украла? Зачем и она ему.
Когда-то она страдала из-за того, что нечестивый Император забрал жизнь и рождение у её сына. Что зачала его для себя и убила для своего спасения. Был ли он или его не было? Думала, что он станет причиной многих зла и страданий. Но теперь это было ей всё равно, она считала его своим, потому что иначе давно сошла бы с ума, и любила его таким, каким он был, из всю жизнь подавляемой потребности любить, каждую секунду боясь, что время отнимает, его и надеясь, что её любовь останется в нём навечно и удержит его для неё. Каллид протянул ручку и коснулся её подбородка.
С высоты замка закат был виден в самом его зарождении. Алые лучи прорезались сквозь вершины леса, вонзились в окно и упали на её волосы, руки и шею, чёрное платье. Из-за низкого роста герте, глядя на неё со спины и не видя неподвижного молодого лица, можно было подумать, что в свои двадцать лет, Илая была маленькой и седой старухой.
Из отдельной комнаты мальчика, она прошла в общую детскую и остановилась перед картиной, на которой были изображены её годовалые дети.
Художник нарисовал их среди кремовых роз сада. Они спали. Илая почувствовала, как у неё дергаются скулы, приоткрывая белые зубы, в последнее время это стало частым признаком гнева. Она знала, что подавить этот гнев у неё хватит и воли и выдержки, но утолить его можно только впившись зубами в мясо.
Она почти велела снять картину, провела пальцем по тонкому слою пыли, отвернулась, не в силах сделать хоть что-либо и оставила её висеть как есть, бессмысленным пейзажем, частью стены. Стареть в неизменности, пока растут её дети. Разрушаться и молча идти вперёд, к тем поколениям, когда забудутся и она сама и её имя и её преступления.
